Просмотры: 1652 | 27 Февраля 2020 - 16:36 | | Все статьи
Но вот прошли годы – бывшему заключённому концлагеря нынче исполняется 90, и наша встреча всё-таки состоялась. Правда, при условии, что мы не показываем лица и не называем его имени – только инициалы: всю свою жизнь мужчина скрывал эту часть своей биографии.
И.Л. выглядит значительно моложе своих лет: статный, крепкий – не дашь ему 90. Да и то, что пришлось пережить этому человеку, никак не угадывается ни в его выражении лица, ни в походке, ни в движениях…Правда, есть кое-что, что всю жизнь ему самому напоминает об Освенциме. Это выбитое на левой руке «А-6978» − жуткая татуировка, сделанная в концлагере 76 лет назад. Нам было позволено её сфотографировать…
Главное
После смерти жены И.Л. живёт один, но в квартире у него по-домашнему уютно. Зал, где мы расположились для разговора, увешан семейными фотографиями. Узнаю, что у И.Л. двое детей, четверо внуков, пять правнуков. И ими, по словам мужчины, можно гордиться: музыканты, врачи, юристы… О родных И.Л. рассказывает с такой теплотой и любовью, что сразу становится понятно: он очень трепетно к ним относится. «Дочечка», «сыночка», «внучечки» − звучит в его речи. Возможно, это отчасти и оттого, что сам И.Л. не понаслышке знает, каково это – вмиг потерять всех близких. Потому и ценит семью, с детских лет понимая, что нет для человека ничего важнее и дороже…
Неизвестность
И.Л. родился и рос на Украине в обычной семье: мама, папа и трое детей.
В 1942 году всех мужчин еврейской национальности, живущих в их небольшом городке Солотвино, собрали и отправили в Венгрию. Был в их числе и глава семейства К.
− Папочка в окно машет нам, поезд начинает трогаться, − вспоминает И.Л., и голос его начинает дрожать из-за подступающих слёз. – Я бегу за поездом и машу всё, машу…Больше мы его не видели… Лет 10 назад я прочитал в газете, что евреев в те годы вывозили в Венгрию, чтобы там уничтожать… Вот, думаю, где папочкины кости лежат (И. Л. уже не может сдержать слёз). Тогда, конечно, я ничего этого не знал и не понимал.
Не мог знать мальчишка и о том, какие ужасы ждут его самого, и того, что вся его семья обречена на гибель…
Ранней весной 1944 года к ним в дом пришли немцы и выгнали всех на улицу. Мама с четырёхлетней малышкой на руках, он, 14-летний подросток, и 12-летняя сестра были согнаны вместе с другими евреями в ангары аэродрома, а спустя несколько дней – отправлены в Польшу.
− Ночью открывается наш вагон, вокруг всё освещено, лай собак, вооружённые фашисты, где-то стреляют – растерянность, ужас, − рассказывает И.Л. –Мамочка несёт эту малютку на руках, сестрёночка 12 лет с левой стороны у мамы, а я с правой. Прошли метров 20, стоит фашист с автоматом. Он меня этим автоматом – раз! И откинул в сторону. Показывает, мол, туда −и я оказываюсь за колючей проволокой. Повернулся, смотрю – мамочка с сестрёнками на пригорочек поднимаются. Закричал «мамаааа!». А он меня опять автоматом… «Луфен!» − кричит. Смотрю: рядом убитый лежит, в крови всё… Пошёл по тропинке. Сарай, свет горит. Стол, люди в халатах. Там и накололи мне на руке этот номер. Чуть дальше прошёл − дали полосатое обмундирование, ботинки с деревянными колодками. А на улице утро уже, светает. Иду, смотрю, все такие же, как и я − одетые в полосатое. Стоим. Все молчат.
Потом подъехала машина с прицепом, туда всех нас посадили и повезли. С охраной вооружённой. Час или полтора мы ехали, не знаю, но остановились около больших ворот. Они открылись, нас высадили − и я увидел лагерь.
− Лагерь здоровый, кругом вышки, всё под током, − говорит И.Л. – Очень много гестаповцев, эсэсовцев – в военной форме: мёртвая голова на петлицах, красные повязки со свастикой… Нас завели в деревянные помещения − времянки,построенные для ночлега лагерников. Там нарахи трёхъярусные. Показали моё место − номер указан.
На следующий день И.Л. отправили работать на шахту, расположенную на глубине 180 метров. Гражданские, состоящие из местного населения, взрывали уголь, а заключённые – грузили его в вагонетки.
− Там были люди, которые уже какое-то время находились в лагере, всё знали, − рассказывает И.Л. − Они меня спрашивают: «Ты с кем сюда попал?». Я говорю: «С мамой, сестрёночками…». А один говорит: «Значит, их уже нету». Я: «Как???». Что-то сказал он мне, я даже не помню… Отошёл в сторонку и до того расплакался… И главное – вся земля надо мной висит. Руки поднял и плачу: «Мамочка, забери, забери меня к себе!». Плакал, плакал… А потом отошёл к месту, где люди стояли во время взрывов, там – скамеечка, я на неё прилёг и уснул. Проснулся от ударов плётки. Видимо, мастер ходил с проверкой и увидел меня – два раза врезал, я соскочил.
Так началась для И.Л лагерная жизнь.
Кормили заключённых редко. Бывает, несколько дней ничего не давали, а потом выставят 200-литровые железные бочки с варёной брюквой – все подходят и берут.
− Нашу брюкву можно есть и будешь есть, − говорит И. Л. – А там такая, что жуёшь, жуёшь – сок чуть-чуть выделяется и остаётся как солома. Выплюнешь, опять возьмёшь… Очень редко давали гороховый суп, иногда утром по кусочку хлеба. Все голодные были. Люди, у которых стояли золотые фиксы, ходили их выдирать за булку хлеба. Помню, однажды мне попалась роба (после шахты все шли в баню, грязное скидывали и тут же брали чистое), там в уголке пиджачка я нащупал что-то, напоминающее по форме зуб. Всё ходил, думал, как распороть. Через два дня нашёл что-то вроде гвоздика, кое-как расцарапал нитки, вытащил – а это кукурузная семечка, кукурузинка сухая… А я так радовался, так надеялся, думал: вытащу, пойду отдам, и дадут мне хлеба…
Однажды, когда пленные сидели после работы и ждали, что, может быть, столовая откроется, зашёл разговор про хлеб, какой вкусный он был дома… И.Л стоял в стороне, слушал-слушал… и упал – стало плохо. Мужики поволокли паренька в больничку. Доктору, чеху, тоже одетому как заключённый, всё рассказали, что произошло. Он дал И.Л. кусочек хлеба, стакан воды и оставил его у себя.
− Спать меня определили на верхнем ярусе кровати. Залез я туда. Ночь. И тут на меня как будто крупный дождь посыпался, − делится воспоминаниями И.Л. – Оказалось, это клопы. Как они начали меня кусать: трешь-трёшь, всё в крови… А как начало рассветать, смотрю – подъехала немецкая машина с военными, такая на трёх колёсах: впереди одно и сзади – два. Заехала она задом. А через некоторое время эта машина начала выезжать, и я увидел, что в неё нагрузили покойников: высохшие руки и ноги торчали, как примерно палки в лесу из кучи хвороста. Я начал просить врача: «Отпустите, отпустите меня! Ничего у меня не болит». И правда, через некоторое время меня отпустили.
После обморока И.Л оставили работать на поверхности шахты – подбирать лопатами уголь: всё легче, на свежем воздухе. Да и гражданские немножко помогали.
− Полякам нельзя было вступать с нами в контакт, − рассказывает И. Л. – Но они видели, что люди безвинные, голодные – сочувствовали нам. Там была кочегарка, где мы подбирали горячий шлак, который выкидывался из топки. Они, видимо, заранее в этот шлак накидают картошечек, а мы потом эти картофелины жареные подбираем.
На вопрос, общались ли между собой узники Освенцима, И. Л. отвечает так:
− Какое там общение… Все жили со страхом… Люди подходили к проволоке с током, брались за неё и повисали. Идёшь − то тут, то там висит… Не выдерживали. А один раз, помню, возле столовой виселицу устроили. Русский военнопленный сделал подкоп под проволоку, хотел бежать – его заловили и повесили. Нас всех тогда согнали смотреть – вроде как показное… Два дня он висел.
Глубокой осенью 1944 года узники концлагеря услышали звук летящего истребителя.
− Мы же там не знали,какой день, какой месяц. Была осень, но уже шёл снежок. Мы работали на поверхности, − рассказывает И. Л. – Наверное, лётчик подумал, что это эсэсовцы, и стреганул из пулемёта. Фашисты, охранники, разбежались, попадали. А нам-то шевелиться нельзя. Стоим. Лётчик, видимо, засомневался, решил удостовериться − сделал ещё круг, подлетел, скорее всего, увидел, что здесь заключённые – и улетел. Эсэсовцы выскочили, кричат «русо, руссо»…
На глазах И.Л. вновь выступают слёзы. Немного успокоившись, бывший узник продолжает свой рассказ:
− После этого случая лагерь закрыли, заключённых, которые могут ходить, выгнали из помещений, выстроили в колонну и погнали… Я не знаю, сколько там было человек, может, тысяча, может, больше… Трое суток шли день и ночь, без еды. Кто слаб и не может идти – стреляют в затылок, остался. Потом был переезд в полувагонах для угля, и снова шли день и ночь, день и ночь. Только слышно было сзади «бах, бах». Месяца два мы так шли, и главное – по таким местам, что ни деревень, ни дорог не было видно. Как-то к речке подошли, заночевали в бумажных мешках на гальке. Утром встали, возле меня один лежал, стал его шевелить – не шевелится. Всё уже, неживой.
Многое из этого «марш-броска» стёрлось из памяти И.Л. Воспоминания всплывают только отдельными фрагментами: какое-то огороженное место, где узникам давали что-то, после чего долго отрыгивалось нафталином; продукты, которые какие-то люди пытались закинуть в их вагоны, и тут же убитые очередью конвоира пленные, пытающиеся схватить эти хлеб, картошку, сало…
− Наверное, мы были где-то в Германии: ум уже не работал, − говорит И.Л. – Но помню, что остановились на ночь в небольшом сосняке. В какой-то момент кто-то из мужчин заметил, что нет нашей охраны. А рядом с этим леском – огромный деревянный сарай, высокий-высокий. Открыли мы ворота этого сарая, залезли в сено и уснули мёртвым сном.
Утром к сараю подошёл танк с жёлтой пятиконечной звездой. Узники Освенцима потихонечку начали выползать с сеновала.
− Страшно уже не было, − признаётся И.Л. – Просто небольшое удивление: что это? Вышли все. Нас уже немного осталось – несколько десятков человек. Смотрю, негр отвернулся и плачет…(у И.Л. от этого воспоминания опять текут по щекам слёзы). Начали нам шоколадки, печеньки таскать. В сено полезли – искать, не уснул ли там кто вечным сном… Но меня уже ничего не интересовало.
Послесловие
Потом была дорога домой. Американцы предлагали поехать к ним, говорили: «Всё равно никого у вас там нет». Но И. Л. надеялся: вдруг вернулся отец? Но, как оказалось, в Солотвине его действительно никто не ждал, в их доме уже жили совершенно чужие люди…
В 1951 году И.Л. был призван в армию. Проходил курсы молодого бойца в Красноярске, затем был откомандирован на службу в Иркутскую область. Когда часть расформировали, его отправили дослуживать в Ачинск водителем пожарной машины. Так вышло, что после демобилизации И.Л. Так и остался в нашем городе, где проработал большую часть жизни, управляя большегрузными автомобилями.
Я поинтересовалась у И.Л., смотрит ли он по телевизору программы, посвящённые Холокосту.
− Смотрю и плачу, − отвечает он. – Враги хотят перечеркнуть историю, распространяют враньё по всему миру. Вроде бы и не было Холокоста, и не освобождала нас Советская Армия… Но как можно это забыть?! Столько детей, столько людей – умных, порядочных – уничтожили, сожгли! Я смотрю документальные хроники про детей, которых отделили от матери, и выкачивали из них кровь для фашистов, и всё думаю: сестрёночка моя была среди них. Измученная, напуганная. И всё думала: «Где же мамочка моя? Где мой братик?». Да так и погибла, в этой куче… Думаете, легко это сейчас перебирать у себя в душе? И как можно делать вид, что всего этого не было?..
Фото: pxhere.com, pixabay.com, Wikimedia Commons и 24sibinfo.ru
Автор: Олеся ПАРШИНА, Ачинская газета № 9 от 26.02.2020
Нашли ошибку в тексте? Выделилите ее и нажмите Ctrl + Enter чтобы сообщить нам о ней.
Простите, но что курил автор?
Только не обижайтесь. Публикация правда классная. Прочла с удовольствием